Читать книгу Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946 онлайн

Сталин и политбюро основывали свои требования на том, что считали строго реалистичным подходом к ситуации. Суровость их предложений не являлась результатом слепых эмоций. Однако это не означает, что они не испытывали лютой ненависти к людям, разрушившим их страну.

После победы русские установили по всему Берлину щиты с цитатой из речи Сталина в ноябре 1942 года: «Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается». Русская пропаганда в Германии до середины 1944 года придерживалась той же линии. Но отношение самого Сталина во время войны гораздо точнее характеризуется его заявлением о том, что задачей русского народа было «истребить всех до единого немцев, ступивших на территорию нашего Отечества». Возможно, это была просто риторика, но она должна была вызвать ярость сопротивления, которая не могла быстро остыть после окончания военных действий. И Черчилль отнюдь не был уверен, что Сталин просто пошутил, когда в Тегеране «в добродушной манере» заявил о необходимости расстрелять 50 000 немецких офицеров и техников. В мае 1944 года русское радио, кажется, начало требовать, чтобы после войны весь вермахт был использован для принудительного труда.

Вместе с ненавистью пришло презрение. Парадоксальным образом это привело к тому, что вопрос о внедрении коммунизма в Германию был решен довольно мягко. Сталин однажды сказал Миколайчику, что «Германии коммунизм подходит так же, как корове седло». В Потсдаме он рассказал Черчиллю, что в 1907 году видел, как 200 немцев не попали на собрание коммунистов, потому что на железнодорожном вокзале некому было проверить их билеты. Как заявил один русский офицер американцу в мае 1945 года: «Мы, конечно, не собираемся нести столь благородный идеал, как коммунизм, такому народу». Сталин презирал немецких рабочих за их неспособность оказать практическое сопротивление подъему нацизма (преспокойно забывая, насколько этому поспособствовало его собственное вето на социалистическо-коммунистическое сотрудничество). Он не питал иллюзий относительно популярности коммунизма в массах и видел, что тот будет насаждаться не как спонтанное движение снизу, а как нечто, что стало возможным только благодаря Красной армии и мощи России. Кроме того, марксистская доктрина учила, что первой задачей является захват средств производства, используя любых союзников, которые предложат свои услуги; внедрение коммунизма может произойти позже, когда власть прочно закрепится. Более того, шансы на быстрое получение репараций (а время здесь играло ключевую роль) зависели от того, насколько быстро будет перезапущена капиталистическая производственная машина. Для этого требовалась максимальная помощь со стороны капиталистов. Поэтому, как и в других странах Восточной Европы, первым шагом было создание не коммунистического государства, а «народной демократии» с марионеточными буржуазными партиями, состоящими в коалиции под руководством коммунистов.