Читать книгу Жены и дочери онлайн

Высказав таким образом то, что тяжело лежало у нее на сердце, миссис Хэмли стала спокойнее и, отправляя Молли переодеться к обеду, поцеловала ее со словами:

– Ты – истинное божие благословение для всякой матери, дитя мое. Ты проявляешь такое милое сочувствие ко мне в радости и в печали, в гордыне – потому что я так горда была всю прошлую неделю, так самонадеянна – и в разочаровании. И то, что ты будешь четвертой за обеденным столом, убережет нас от этой тягостной темы: в иное время присутствие в доме человека со стороны удивительно помогает.

Молли обдумывала услышанное, пока надевала свое ужасное, преувеличенно модное клетчатое платье в честь новоприбывшего гостя. Ее неосознанная вассальная преданность Осборну ничуть не пострадала от его неудачи в Кембридже. Она лишь возмущалась – справедливо или нет – Роджером, который, казалось ей, поспешил привезти дурные вести как подношение на домашний алтарь по случаю своего возвращения.

Она спустилась в гостиную, не испытывая в душе ни малейшего расположения к нему. Он стоял рядом с матерью, сквайр пока еще не появлялся. Молли, когда она открывала дверь, показалось, что они стояли, держась за руки, но сказать наверное она не могла. Миссис Хэмли сделала несколько шагов ей навстречу и представила ее сыну так задушевно и ласково, что Молли, в невинности и простоте, знакомая лишь с манерами Холлингфорда, которые не отличались церемонностью, готова уже была протянуть руку для рукопожатия тому, о ком так много слышала, сыну таких добрых своих друзей. Ей оставалось лишь надеяться, что он не заметил этого ее движения, так как не сделал ни малейшей попытки ответить на него – лишь поклонился.

То был высокий, могучего сложения молодой человек, оставлявший скорее впечатление силы, нежели элегантности. Его смугло-румяное лицо было довольно угловато, волосы каштановые, глаза карие, глубоко посаженные под густыми бровями. Он имел привычку щуриться, когда хотел рассмотреть что-нибудь получше, и глаза его при этом казались еще меньше. У него был большой рот с чрезвычайно подвижными губами, и другая его привычка заключалась в том, что, находя что-то смешным, он противился желанию рассмеяться, отчего губы его забавно подрагивали и морщились, пока наконец чувство юмора не одерживало верх, черты лица не смягчались и не расплывались в широкой, солнечной улыбке, и тогда его красивые зубы – единственная его красивая черта – белой вспышкой озаряли смуглое лицо. Эти две его привычки – щурить глаза, усиливая их зоркость, что придавало ему строгий и задумчивый вид, и подрагивать губами, прежде чем позволить себе улыбнуться, отчего на лице его появлялось выражение искреннего веселья, – сообщали меняющемуся лицу большее разнообразие оттенков в проявлении чувств «от смеха к хмурости, от строгости к веселью», чем это свойственно большинству мужчин. Девушке, которая в этот первый вечер не всматривалась внимательно в незнакомца, он просто показался «тяжеловесным и неуклюжим» и «таким человеком, с которым она, конечно, никогда бы не смогла поладить». Он явно нимало не заботился о том, какое впечатление произвел на гостью своей матери. Он был в том возрасте, когда молодые люди ценят уже состоявшуюся женскую красоту гораздо более, чем юное личико, какое бы большое очарование оно ни обещало в будущем; когда они мрачно ощущают, как трудно найти предмет для беседы, говоря с девушкой, еще не избавившейся от подростковой неловкости. К тому же мысли его были заняты совершенно иными предметами, о которых он намеревался ни в коем случае не проговориться, но при этом не желал допустить тягостного молчания в присутствии разгневанного и недовольного отца и робкой, огорченной матери. Он видел в Молли лишь дурно одетую и довольно неловкую девушку с черными волосами и умным личиком, которая могла помочь в поставленной им перед собой задаче – поддерживать непринужденную общую беседу до конца вечера, – могла, если бы пожелала, но она не пожелала. Она сочла его разговорчивость признаком бесчувствия; этот непрестанный поток слов на незначительные темы удивлял ее и казался ей отвратителен. Как мог он продолжать веселую болтовню, когда рядом сидела его мать, почти не притрагиваясь к еде, стараясь изо всех сил, но безуспешно сдерживать подступающие к глазам слезы, когда нахмуренный лоб его отца был мрачен и ему явно было – по крайней мере, поначалу – не до болтовни сына? Неужели у мистера Роджера нет ни капли сочувствия? Она, по крайней мере, покажет, что у нее это сочувствие есть. Она решительно отклонила предложенную ей роль заинтересованного слушателя и возможного вопрошателя, и старания Роджера все более напоминали усилия человека, бредущего через трясину. В какую-то минуту сквайр заставил себя заговорить, обратившись к дворецкому: он ощутил потребность в некоем внешнем стимуле – в вине лучшего, чем обычно, сорта.