Читать книгу Феномен всемедиа. Генезис, проблемы, участники онлайн

Начнем с того, что изготовление печатной продукции под давильным прессом чем-то напоминает протагорову меру как с точки зрения человека, взятого за эталон, так и с точки зрения технологической операциональности. На самом деле гуттенбергов печатный пресс антропоморфен, о чем нами было сказано в другом месте7 и из чего следует, что человечество словно запрограммировано наблюдать за миром сквозь замочную скважину собственного образа-обреза как аналога печати. Это, во-первых. Во-вторых, печать представляет собой способ определения (создания неких пределов, границ), что естественно отсылает нас к мере, отмериванию, обмеру, и позволяет не сомневаться в родственности обоих вербальных рядов. Напечатанная газетная полоса не перестает оставаться оттиском или штампом, при помощи которого можно отделить, отхватить, дозировать, а значит, лучше понять и легче идентифицировать некий фрагмент бытия (как говорили древние, по частям разумеем). Печать – это мощный идентификатор объектов именно в силу своей неслитности с единой нерасчлененной первоматерией. Она призвана нарезать эту первозданную субстанцию мелкими ломтиками, формируя тем самым систему взаимоотношений между ними. С некоторых пор не человек, а газетно-журнальная периодика становится мерой всех вещей и чуть ли ни единственным способом их сертификации в качестве действительно существующих. То, что не попадало в поле зрения представителей журналистского сообщества и редакторского корпуса теперь становилось как бы дисквалифицированным. Периодическая печать мастерски, на манер гильотины, научилась купировать реальность, избавляя наблюдающую за ней аудиторию от хаоса лишних впечатлений, снижающих четкость понимания жизненной фактуры. Как отмечают некоторые исследователи, сухой повествовательный тон продержался, в частности, в германской прессе в течение всего XVII столетия; даже события, волновавшие в свое время всю Германию, как, например, разрушение Магдебурга, битва при Лютцене, убиение Валленштейна, трактуются с чисто эпическим безучастием и индифферентизмом8. Особая точность и отчетливость английской прессы, ее лаконизм, позволяли некоторым представителям высшего общества усматривать в ней роль «надежного руководителя». Интересно, что эта роль часто ограничивалась специфическими разговорами о туалете ее величества, экзальтированных манерах министров, спортсменов и аристократии. Это и должно было занимать внимание столичного бомонда9. Получается, что родовая миссия печати состоит в том, чтобы не расширять, а, наоборот, ограничивать (=в хорошем смысле – оболванивать?) воззрения потребителей новостей, принуждая не растекаться мыслью по древу, а ужиматься и максимально сосредотачиваться в ментальной алгоритмике. Печать приучает пользователя к информационной диете и даже аскезе, предписывая видеть мир фреймированным рамками искусственной повестки.